Он разразился ещё одним гигантским зевком.
— Пока ты здесь, поможешь мне заставить Роберта чувствовать себя лучше? Поможешь ему разобраться с его чувством собственной ничтожности и отчаянием?
— Я сделаю всё, что смогу. Но вы ведь знаете, каково ему.
— Хорошо. Вот и все желающие. Теперь — не возражаешь против гипноза во время нашего следующего сеанса?
— Вы никогда не сдаётесь, да, док?
— Стараемся. — Я встал. — Спасибо, что пришёл, прот. Хорошо снова тебя видеть.
Я подошёл и пожал ему руку. Если он ещё и был слаб, то на его рукопожатии это не сказалось.
— Позвать мистера Ковальски или ты сможешь найти дорогу в свою комнату?
— Это не так уж сложно, джино.
— Завтра мы вернём тебя во второе отделение.
— Старое доброе второе отделение.
— Увидимся в среду.
Он так зашаркал, что меня обдало обратной волной.
Когда прот ушёл я, со смешанным чувством волнения и трепета, слушал запись этого короткого сеанса. С учетом данного мне времени, я был уверен, что смогу помочь Роберту преодолеть препятствия на пути к его излечению. Но сколько времени у нас есть? В 1990 году, мы столкнулись с крайним сроком, заставившим меня пойти на риск, слишком поспешить. Теперь передо мной стояла дилемма похуже: я не имел ни малейшего понятия, как долго прот будет поблизости. Единственный ключ, который у меня имелся — это его пассивная реакция на моё предложение о встречах трижды в неделю. Если бы он планировал уйти в течение нескольких дней, он, несомненно, сказал бы, что "лучше бы им быть продуктивными!" или что-то вроде того. Но я мог и ошибаться, как ошибался и о других вещах, касающихся прота.
В любом случае, три сеанса в неделю — это всё, что я мог себе позволить. Хоть я и не преподавал в осеннем семестре, у меня были и другие неотложные обязанности, не последней из которых были другие мои пациенты, все со сложными и загадочными случаями и каждый заслуживал всего моего внимания. Одной из них была молодая женщина, назовём её Фрэнки (как в старой песне “Frankie and Johnny Were Lovers”), которая оказалась неспособна не только полюбить другого человека, но даже просто не понимала саму концепцию любви. Другим был Берт, кредитный специалист в банке, который тратит всё своё время вне сна на поиск чего-то потерянного, хотя он сам не имеет понятия, что это.
Но вернёмся к проту. В течение последних пяти лет было достаточно возможностей обсудить его случай с коллегами, как в МПИ, так и по всему миру. Не было конца предложениям, как решить проблему с моим пациентом. К примеру, один врач из бывшего Советского Союза уверял меня, что Роберта можно быстро привести в чувство, погружая его в ледяную воду на несколько часов в день — бесполезная и бесчеловечная практика, устаревшая десятилетия назад. Все, однако, сошлись во мнении насчёт гипноза, который, вероятно, был лучшим подходом к проблеме Роберта/прота, и я планировал начать с того момента, где я закончил в 1990 году. То есть попытаться уговорить Роберта покинуть его защитную оболочку, чтобы помочь ему справиться с его чувствами относительно трагических событий 1985 года.
Для этой работы я очень сильно нуждался в помощи прота. Я чувствовал, что без него шансы на восстановление были невелики. Поэтому я столкнулся с другой трудностью: если Роберту полегчает, проту придётся "раствориться", чтобы стать частью полноценной личности. Готов ли он будет сыграть роль в лечении и восстановлении Роберта, если ему придётся пожертвовать собственным существованием?
В пятницу, на следующий день после возвращения прота, я позвонил Жизель Гриффин, репортёрше, сыгравшей важную роль в выяснении происхождения Роберта, чтобы рассказать ей, что он вернулся. Она регулярно приезжала после исчезновения прота пять лет назад, якобы чтобы проверить прогресс Роберта, но втайне, я думаю, она надеялась, что прот вернулся, потому что полюбила его за те месяцы, что она провела в больнице, расследуя его историю для журнала "Конандрум" [8]. Разумеется, она часто всюду путешествует, последним её проектом (возможно, в предвидении возвращения прота) была статья о НЛО, которые были замечены едва ли не везде. Тем не менее, она всегда оставляла мне номер пейджера, давая понять, что она хочет знать о любых изменениях в состоянии Роберта.
Она была очень рада узнать о возвращении прота и сказала, что приедет в институт как можно быстрее. Я ответил, что она не сможет с ним увидится, пока прот не отойдет от своего «путешествия» (то есть от кататонического ступора). Я заверил её, — может быть напрасно, — что у неё будет много времени, чтобы заново познакомиться с нашим гостем, когда он окрепнет.
После беседы с протом я снова позвонил ей, точнее, оставил сообщение, что она может позвонить и назначить встречу, чтобы увидеться с ним. После чего я продиктовал письмо матери Роберта на Гавайи, сообщая ей, что её сын уже не в кататонии, но также не советуя пока что навещать его, пока этот факт не установится. Затем я совершил обход нижних отделений, информируя всех заинтересованных о возвращении прота, чтобы подготовить почву к его возвращению во второе отделение на следующий день.
Институт расположен таким образом, что наиболее серьёзно больные либо опасные пациенты располагаются на верхних этажах, тогда как менее больные бродят по первому и второму (отделение один и два). Первое отделение, прежде всего, является временным пристанищем для некоторых временных пациентов, приходящих периодически для "настройки", как правило, чтобы откорректировать своё лечение и для тех, кто достиг значительного прогресса в восстановлении и уже близки к выписке. Прот собирался вернуться к обитателям второго отделения, пациентам с серьёзными психическими отклонениями от маниакально-депрессивного психоза до острого обсессивно-компульсивного расстройства, но не представляющим угрозы для персонала и друг для друга.
Мне не стоило и беспокоиться. Как только я вошёл в отделение, стало очевидно, что все уже знали о возвращении прота. Психиатрическая больница, в некотором смысле, подобна маленькому городку — новости распространяются быстро и настроения крайне заразительны. Поэтому накануне переселения прота, атмосфера была буквально заряжена предвкушением. Даже некоторые из тяжело депрессивных приветствовали меня относительно бодро, а хронические шизофреники, которые месяцами не могли внятно произнести и предложения, осведомлялись, как мне кажется, о моём здоровье. Большинство из этих пациентов, за исключением Рассела и парочки других, никогда даже не встречали его.
* * *
Жизель появилась в моём кабинете во вторник утром, без опозданий, как я и ожидал. Я не видел её несколько недель, но я не забыл её сосновый аромат, разрез глаз, как у лани.
Она была одета, как всегда, в старую рубашку, выцветшие джинсы в кроссовки без носок. Хотя ей было уже под сорок, она всё ещё выглядела, как шестнадцатилетняя девчонка с "гусиными лапками" [9]. Тем не менее, что-то в ней изменилось. В ней больше не было столько энтузиазма, как пять лет назад. Исчезла застенчивая улыбка, которую я когда-то ошибочно принимал за кокетливую, но которая, как я успел узнать, была частью её истинной простодушной природы. Вместо этого она казалась нехарактерно нервной. Мне подумалось, что она могла опасаться новой встречи с протом, проблема, я предполагал, в том, что он мог измениться или, возможно, даже забыл о ней.
— Не волнуйся, — заверил я её. — Он всё тот же.
Она кивнула, но смотрящие куда-то вдаль большие карие глаза говорили о том, что она не слышит.
— Расскажи мне, что происходило с тобой последние несколько месяцев.
Её глаза вдруг сфокусировались.
— Ох. Я почти закончила отрывок про НЛО. Потому меня и не было поблизости всё это время.
